Юрий Быков: «Я создал хрестоматийные вещи в кино»
Поговорили с одним из главных российских режиссеров про продолжение «Метода», «Лихих» и узнали, что он будет экранизировать роман Толстого «Воскресение».
Юрий Быков – один из двух главных авторских российских режиссеров. Слава его фильмов «Дурак», «Майор» и сериала «Метод» тянется за ним уже больше десяти лет. Его проекты успели совершить кругосветное путешествие по кинофестивалям. Мог ли тот маленький мальчик из Новомичуринска подумать, что добьется такого? Сам себе Быков пророчил работу диджеем или монтировщиком сцены в ДК «Энергетик», но ему было тесно на местной дискотеке: он выбрал Москву и большое кино. Сейчас Быков работает над новыми авторскими и коммерческими картинами. Уже в этом году выйдет третий сезон «Метода», второй – «Лихих», а в следующем ждем «Вершину» и «Воскресение» по Толстому. В эксклюзивном интервью для GALA режиссер рассказал о детстве в маленьком городе, пролетарском мышлении, работе аниматором и страданиях ради искусства. Юрий даже поделился, выйдет ли фильм «Хозяин», который уже несколько лет лежит на полке. А еще мы обсудили проекты Жоры Крыжовникова, новый фильм «Пророк. История Александра Пушкина» с Юрой Борисовым, Финчера и Вильнёва. Быков давно не давал таких больших интервью, и оно получилось настолько интересным, что, несмотря на объем, оторваться от текста сложно. А здесь собрали самые интересные цитаты режиссера.
— Как у вас дела, как день?
— Всё хорошо, выходной. Читаю «Воскресение» Толстого.
— Когда мы с вами договаривались об интервью, вы были на Эльбрусе.
— Да, на отметке 5100 метров.
— А вершина на какой отметке находится? Вы насколько высоко поднялись?
— Нам 542 метра оставалось до вершины.
— Чуть-чуть не дошли…
— Чуть-чуть – это очень сильно сказано [улыбается]. До вершины 5100 можно спокойно добираться на аэротраке, а дальше уже в любом случае альпинистская дистанция.
— Дальше только профессионалы поднимаются?
— Нет, не только профессионалы. Дело в том, что дальше только шагом. Нет, есть профессионалы, а большинство людей, которые ходят на Эльбрус, – это же обыкновенные туристы. Просто имеется в виду, что отметка, на которую можно доехать безболезненно, – это 5100. Это достаточно высоко, но так вот устроен Эльбрус, что это доступно.
— Эта поездка связана с подготовкой к фильму «Вершина»? Можете рассказать об этом проекте?
— Самое интересное то, что это не классический фильм о восхождении и преодолении. Наверное, таких проектов достаточно много. Классическая драматургия такой картины – это люди шли, преодолевали препятствия и зашли на вершину. А эта история про то, что, может, и не особо важно зайти на эту вершину. И есть вещи, которые гораздо важнее, чем попасть туда. Собственно, туда не все и попадают.
— На каком этапе производства сейчас находится этот проект?
— Через месяц снимать начнем.
— А вы будете снимать в павильоне или действительно в горах?
— Этот фильм все-таки не совсем про восхождение, это фильм про путешествие небольшой группы людей. Ну, относительно небольшой, порядка 10 человек, у которых сложные взаимоотношения. Потому что все идут с разной задачей на эту вершину. Наверное, 70−80% будет снято на натуре. Но есть какие-то действительно сложносочиненные, опасные, экстремальные аттракционные вещи, которые лучше снимать в павильоне. То есть будем снимать и там, и там, но в основном на горе Коман (часть Мармарошского массива, Карпаты), скорее всего.
— У вас недавно был пост в соцсетях о том, что этот год будет очень насыщенным — сразу четыре премьеры: «Лихие» (рецензию можно прочитать тут), третий сезон «Метода», фильм «Вершина», а какой четвертый?
— Вот я же сказал, что читаю «Воскресение», его снимать и собираюсь.
— Это экранизация?
— Да. Она достаточно вольная, но так или иначе. Будет сериал, восемь серий, по мотивам романа Льва Толстого «Воскресение».
— Неожиданно. А вы сейчас пишете сценарий? На каком вы этапе?
— Мы пишем сценарий, и он будет закончен через месяц-два-три. А снимать мы будем во второй половине этого года. «Вершина» в первой половине, а «Воскресение» — во второй.
— А почему этот проект? Вам предложили или вы сами выступили инициатором?
— Мне предложили еще в прошлом году. Почему предложили — не знаю, это надо спрашивать у предложателей. В данном случае – второй канал и Star Media. А вот почему я за это взялся… Ну, и «Вершина», и «Воскресение» — достаточно похожи друг на друга основной мыслью. Да и в моей жизни — и в частной, и в творческой — это отображается. Видимо, так складываются звезды. Это про время собирать камни, про переосмысление длительного периода, если не всей предыдущей жизни, всей ее сознательной части. Вот так бы я сказал. И в «Воскресении» — тоже про переосмысление. В достаточно серьезном возрасте, когда ты еще не старый, но уже далеко не молодой, ты переосмысливаешь, куда ты идешь, с какими целями, что тебе действительно важно, что было сделано правильно, что было неправильно. И в «Вершине» это как будто современная история с современным героем, попавшим в экстремальные обстоятельства. Но тот же самый Нехлюдов, главный герой книги Толстого, в принципе, задает себе те же самые вопросы. Это практически два проекта на одну и ту же тему, просто в разное время и в разной фактуре. И в разном жанре. Потому что «Вершина» — это всё-таки классический триллер, а «Воскресение» — это классическая драма по мотиву литературы.
— Экранизации сейчас очень актуальны. Недавно было скандальное, неудавшееся «Преступление и наказание», но также была и «Мастер и Маргарита», которые сильно переосмыслили создатели. Вы с экранизацией первый раз работаете?
— Да, я на самом деле достаточно долго утверждал в разных интервью, в разных публичных разговорах, что я не очень большой поклонник экранизаций. Но, говоря без спойлеров, я и остаюсь на этой позиции, потому что мы делаем именно сценарий по мотивам книги Толстого, это два самостоятельных произведения. Мы ни в коем случае не убираем основные смыслы, основные перипетии, коллизии книги. Но глобально кино строится по другим законам, чем литература. И невозможно излагать литературу. Да и не нужно, это бессмысленно. И если уж браться за экранизацию, то лучше настолько самостоятельно сценарий писать и не держаться за книгу, насколько это возможно. Потому что книга — это пространство одного единственного человека, автора, и это во многом его измышление, описание, которое он считает важным. А кино изначально делается как некая материя, которая посылается без особых объяснений зрителю. Это все про изображение, про какие-то визуальные вещи, которые не требуют дополнительного объяснения, поэтому литература к кино имеет очень, скажем так, непрямое отношение. Но поскольку жизнь — это не только твой личный выбор, а еще какие-то совпадающие вещи, поэтому, несмотря на то что я очень долго утверждал, что не хочу браться за экранизацию, в итоге взялся. Ну, слава богу, что это все-таки классика, и классика, достаточно проверенная временем.
— Отдельно хочется поговорить о сериале «Метод». Вы отказались снимать второй сезон — и нам совершенно понятно почему. В итоге он объективно получился намного слабее первого. Но как и почему вы согласились снимать третий? Это какой-то вызов — спасти франшизу, свое детище? Или просто деньги и наличие свободного времени?
— Я думаю, и то, и другое, и третье. У меня вообще, на самом деле, последние несколько лет в каком-то очень нерадикальном ключе протекают, в отличие от того, как я себя чувствовал и вел гораздо раньше. Потому что есть какие-то обыкновенные бытовые задачи, которые надо решать. Да, есть необходимость делать в том числе и ремесленную работу. Ты не можешь всё время снимать авторское кино и зарабатывать очень много. Это практически лотерея: когда ты запустишь авторский фильм, с кем ты его запустишь, сколько он будет стоить, сколько ты на этом заработаешь? Это всё такая туманная зона, в которой нет ничего определённого. Поэтому, конечно, в какой-то момент ты берёшься за приличный материал, который предлагают извне. Я так достаточно давно делаю, нечасто, но делаю. И вот последние несколько лет и «Лихие», и «Метод» — это, скажем так, хорошая ремесленная работа, когда запрос приходит извне и я на него достаточно спокойно, профессионально отвечаю. Конечно, это не мои авторские работы, как с теми же «Лихими». Можно сказать, что генеральный продюсер «Среды» Иван Самохвалов — это практически шоу-раннер проекта. Потому что он инспирировал историю, собрал команду. Он очень горел этой темой. А я, скажем так, чисто творчески отношусь к этой фактуре, с интересом. Я имею в виду и девяностые, и бандитов. Понятно, что у всех свой взгляд на этот период. Но чисто с точки зрения режиссера, профессионала – я знаю, как это сделать так, чтобы это было жанрово и интересно.
Что касается «Метода», да, действительно, я отказался делать второй сезон. У меня не было, скажем так, каких-то идеологических причин. Я просто в тот момент снимал фильм «Завод», а потом снимал «Сторожа». Я понимал, что просто не смогу совмещать. Да и не хочу. То, что получилось из второго сезона, я комментировать не буду, потому что я в принципе не комментирую внутренний рынок. Ну, по известным причинам. Я думаю, достаточно тех оценок, которые есть в зрительской среде, в фан-зоне, в индустрии. Но за третий «Метод» я взялся потому, что мне предложили совершенно новую концепцию. «Кинопоиск» уже этого не скрывает, нет никаких спойлеров, что Константин Хабенский, безусловно, главный, но один из многих главных героев. Не знаю, что из этого получится, но это действительно перезапуск. Потому что и главная героиня — не Паулина Андреева. И драматургия строится не на общении героя Хабенского-Меглина с визави главной героини. А у него уже есть команда, и каждое дело ведет отдельный человек из нее. Грубо говоря, как Константин Юрьевич является сейчас худруком Московского художественного театра, собственно, он является худруком этой группы в этом новом сезоне. Поэтому это интересно. Была возможность поработать с новыми артистами, открыть их для себя. Я часто, например, когда провожу пробу, несмотря на то что практически сразу понимаю, кто будет играть, все равно приглашаю по 5−10 человек на роль, чтобы просто познакомиться с артистами, которых я не знаю. А здесь была возможность поработать с артистами, которых я вряд ли когда-то приглашу в свое авторское кино в силу разных причин, из-за фактуры внутренней и внешней. А это очень жанровая, условная история, в которой можно похулиганить, в которой можно какие-то вещи проверить профессиональные, которые ты, может быть, в авторском кино использовать даже и не будешь.
Ну и плюс еще это возможность поработать в формате, который мне не сильно близок, но интересен – так называемом популярном ну и, не знаю, молодежном, хотя это пошлое слово. Но действительно перезапуск этот все-таки больше касается молодой аудитории, потому что классический «Метод» (первый сезон. – GALA) был все-таки практически для всех. А этот как будто бы все-таки с претензией на аудиторию «Яндекса», на аудиторию «Кинопоиска», на интернет-аудиторию, которая в основной своей массе гораздо моложе, чем та, которая смотрела «Метод» первый и второй. От этого новые вызовы какие-то. Можно попробовать и понять, что это не твое, а можно попробовать и понять, что ты можешь в этом что-то интересное сделать. Я давно принял для себя, что совмещаю авторскую и ремесленную работу. Не стесняюсь об этом говорить, продюсеры об этом знают. И это очень удобно и комфортно, потому что я знаю, где я иду до конца с точки зрения конечного результата. А где-то я могу отпустить вожжи, просто потому что это все-таки не мое до конца.
— А если брать вашу «ремесленную» работу, вы ей гордитесь? Или это просто способ заработать денег и доверия, чтобы снять авторский проект?
— Я бы не сказал, что это способ сделать свой авторский проект. Производство авторского проекта вообще не зависит от ремесленной работы. Это раньше было чуть тяжелее, потому что были разные времена, разные ситуации. Сейчас я уже, скорее всего, могу запустить любой авторский проект, но не с любым бюджетом. Чем и буду в ближайшее время заниматься. И, возможно, даже сосредоточусь на этом максимально и на какое-то время уйду из коммерческого (сериального). Не навсегда, но на какое-то время, чтобы просто заняться своим авторским, потому что я уже могу себе это позволить. Привлекая ресурсы со стороны, не вкладывая свою собственную зарплату [смеется]. Такого нет, что я зарабатываю деньги на сериалах и вкладываю в своё кино. Нет. Так не делается. Это и не нужно делать. Спасибо Фрэнсису Форду Копполе, который в очередной раз доказал, что так делать не надо. Не надо продавать виноградники, снимать за 120 собственных лямов непонятное кино. Если его не запускают, во-первых, можно задать себе некоторое количество вопросов, почему его не запускают, а во-вторых, всегда можно сделать какую-то камерную версию того замысла, который тебе важен. И в этом прелесть авторского кино, что оно не требует больших масштабных вложений. Оно действительно о смыслах и эмоциях, которые транслируются через артистов. И, по сути дела, кроме пространства и артиста в кадре, ничего не нужно. Поэтому не тяжело запустить авторское кино.
А что касается ремесленной работы – это, конечно, симбиоз, компромисс. Тебе предлагают приличный материал, ты его отбираешь, потому что тебе интересна фактура, люди, с которыми ты будешь работать. Конечно, это не твой авторский [проект] в конечном счете, потому что здесь огромное влияние продюсеров и платформы. Понимаете, какая штука? На самом деле, это известно всем, касается практически 90% фигур. Когда вкладываются большие деньги, когда делаются большие ставки, не всегда даже режиссер с именем имеет право на конечное влияние, на результат. Потому что все-таки это делается для зарабатывания денег, дивидендов, ресурсов. И всегда платформа, генеральный продюсер, продакшн имеет право на конечное слово. Такие люди, как Андрей Першин (Жора Крыжовников. – GALA), могут себе позволить файнал-кат (конечный монтаж. – GALA). Почти всегда этого не бывает. И в этом смысле я готов к этому компромиссу. Это не такая уж сильно приятная вещь, когда кто-то с тобой не соглашается и делается не так, как ты хочешь, а делается так, как хочет коллегия продюсеров. Но в целом это реальность. И мне кажется, что я очень спокойно научился сепарироваться. Например, тот же самый «Метод-1» был достаточно нашумевшим, если я не ошибаюсь. Правильно?
— Это 100%, это один из таких громких проектов.
— Я его не смотрел, я получил огромное удовольствие от работы с группой, от работы с Хабенским, с Паулиной Андреевой. Но понимая, что этот проект монтировали и делали другие, я его ни в первый, ни во второй сезон не смотрел. Я посмотрел серию на премьере первого «Метода», когда это проходило в «Пионере» (кинотеатр в Москве. – GALA), по-моему. Понял, что это прилично, что это по-своему интересно. Но это не то, что я бы сделал в своем авторском кино. И дальше я это просто отпускаю. Многие режиссеры скажут, что в этом, может быть, даже есть какой-то цинизм. Но, понимаете, я не очень радикальный человек. Я с трудом себе представляю, что если берусь за ремесленную работу, пусть даже очень приличную, и мне как-то всерьез переходят дорогу, говорят, что мы сделаем совершенно по-другому, с трудом себе представляю, что я беру какой-нибудь кухонный нож и бегу к продюсеру и говорю, что я себе сейчас вены перережу [смеется].
Мне кажется, это какой-то идеализм, который не совсем в здоровой форме. Потому что если ты в принципе не хочешь заходить на территорию, где ты не будешь управлять процессом и контролировать его полностью, то, наверное, лучше вообще в это не погружаться и не входить в этот формат взаимоотношений с индустрией. Мне кажется, все точки входа, все вводные достаточно ясны. Если тебе предлагают проект, на котором, скорее всего, ты не будешь авторским режиссером или, допустим, где не будет возможности влиять на конечный результат полностью, это понятно сразу. И если ты в это погружаешься, ты должен быть готов к тому, что людям, для которых ты снимаешь материал, покажется, что для зрителя будет интереснее вот так, а не так, как ты задумал. Поэтому, еще раз говорю, я люблю ремесленную работу, я к ней отношусь уважительно. Я стараюсь к ней прибегать крайне редко и больше увлекаться именно авторским кино. Собственно, чем я и займусь в ближайшее время, потому что три года подряд у меня была ремесленная работа. Вот сейчас будет «Вершина», дальше будут еще какие-то проекты, посмотрим. Это всегда палочка-выручалочка в смысле денег и, самое главное, тонуса. Ты делаешь [эту] работу в тот момент, когда, может быть, у тебя нет своего замысла или нет ресурсов, чтобы его воплотить.
— Из будущих проектов «Вершина» — это ваш авторский проект?
— Да.
— А «Воскресение» — уже коммерческое?
— Да. Ну, не то чтобы прям сильно коммерческое. Понимаете, это туманная зона. Где-то тебе дадут больше свободы, где-то меньше. Наверное, на каждой ремесленной работе есть конкретные продюсеры, продакшены, платформа. Это всегда конкретные люди. Кто-то дает тебе больше свободы, кто-то меньше. Предполагаю, что на проекте «Воскресение» будет значительно больше свободы, чем, например, на «Лихих», в монтажно-тонировочном периоде. Возможно, это будет даже мой какой-то конечный монтаж. А возможно, нет. Я к этому готов.
— Хотел бы немного вернуться в прошлое. Как раз мы сейчас обсуждаем момент, что на коммерческих проектах часто не дают монтаж. И вот как раз в 2016 году у вас был проект «Спящие», о котором в интернете шли споры. [После выхода сериала про агентов ФСБ Быков в своих соцсетях попросил прощения у зрителей за участие в таком проекте, пообещал «уйти надолго в тень». Он заявил, что «человеку, который снимает то, что снимал я, не нужно было этого делать [снимать «Спящие»]». Юрий считал, что предал зрителей, которые верили ему. — GALA]
— Это часто упоминают, ни одного интервью без этого не обходится. Конечно, такое уже общее место, но да, было так.
— Мне вот интересен такой момент. Вам сначала говорили, что это будет ваш авторский сериал? Будет больше возможностей?
— Нет, там такого не было. Я уже к этому моменту снял «Метод», это была компания ART PICTURES Сергея Фёдоровича Бондарчука. Там совершенно точно изначально было обозначено, что это большой телевизионный проект, в котором несколько продюсеров, от Бондарчука до Константина Эрнста (генеральный директор «Первого канала». — GALA).
— Тогда последний вопрос про «Спящих». После вашего высказывания многие подумали, что вы уходите из кино. И разные люди писали, чтобы отговорить вас от этого. От кого пришло самое неожиданное письмо?
— Было много всего: звонки, письма, от Слуцкого до Михалкова. Много было людей. Наверное, Ваню Урганта можно выделить [смеется]. Он позвонил и сказал: «Тогда я ухожу вместе с вами». Были люди, которые попытались настроить меня иронично к тому, что произошло. А были, кто всерьез уговаривал не рефлексировать, потому что можно поломать просто жизнь и карьеру. Хороший опыт был, очень хороший. И очень полезный. Тогда, наверное, я окончательно и понял, что такое медиа, как оно устроено, как устроена публика, как устроена манипуляция в личном сознании и так далее.
— Видно, что вы сильно изменились с тех пор.
— Да. К сожалению, я стал непробиваемым [смеется].
— Мне кажется, что вы прожили невероятно кинематографичную жизнь. Вы из Новомичуринска в Рязанской области. И рассказывали, что в детстве вас будила мать, чтобы ночью воровать с поля капусту. Сегодня вы бы что сказали тому мальчику?
— С позиции кого?
— С позиции того, когда вы знаете, как пойдет ваша жизнь. Подбодрили, успокоили или, наоборот, ничего не сказали?
— Во-первых, я не знаю, как пройдет моя жизнь, потому что она еще далеко не закончена. Может все сложиться и очень хреново, и очень хорошо. Человек стремится к свету, к радости, к счастью, к комфорту. Я бы сказал: главное, что позволяет человеку самосохраняться на этом длинном и сложном пути, – понимание, как с этой жизнью управляться, чтобы приближаться все больше и больше к радости, счастью, спокойствию в хорошем смысле. Поэтому единственное, что бы я сказал себе тогдашнему и сегодняшнему, и любому другому человеку: надо меньше бояться. Даже нет, бояться, наверное, нужно. Меньше паниковать. Вот это замечательное у Александра Вампилова «успокойся», не в смысле «затормози», хотя это иногда тоже полезно, не в смысле перестать что-либо делать, сопротивляться, рефлексировать, но все-таки меньше паники. Вот не паникуй, успокойся, всё как-то образуется. Знаете, есть такая замечательная фраза у МакТирнана в фильме «Тринадцатый воин». Там один из героев говорит: «Звенья твоей жизненной цепи давно уже выковал великий отец, а страх никакой пользы не приносит». Вот, наверное, что-то в этом роде я бы сказал и повторяю себе сейчас, потому что разрушить свою жизнь от паники, от страха, что что-то не получается, что кто-то тебя не понимает, – очень легко. Жизнь не будет идеальной. Но чем меньше ты паникуешь, тем больше возможности, что ты совершишь правильный поступок и сделаешь правильный выбор, который тебя в итоге приведет к очень простым вещам. Они на самом деле являются ключевыми и главными. Это радость, спокойствие и комфорт жизни.
— Отличный совет. Я его к своей жизни тоже постараюсь применить.
— Если что-то случается, даже невероятно страшное, не бывает ничего трагичного. В масштабах Вселенной, в принципе, человеческая жизнь имеет, наверное, значение только для самого человека. Я не говорю, что она не имеет значения. Но не бывает трагедии. Понятное дело, что я много чего не видел, много через что не проходил. Но, наверное, самая большая трагедия — это смерть, потому что ее изменить нельзя. Все остальное как будто бы изменить возможно.
— Ваш подростковый возраст выпал на 90-е. Думаю, что невероятных историй было немало. А вы в том возрасте как это воспринимали? С подростковым азартом или страхом?
— По-разному было. Понимаете, моя жизнь в 90-е все-таки ведь не связана с тем, что все себе архетипически представляют про 90-е, и, наверное, небезосновательно. Я имею в виду бандитизм, МММ и так далее. Моя жизнь в 90-е связана, во-первых, с моей частной жизнью. Это, наверное, не очень богатое время, даже в некоторых местах голодное, сами упомянули про капусту. Но в целом это больше все-таки про мои творческие, человеческие поиски, юношеские. Я писал музыку, писал стихи, работал в местном ДК диджеем, там же учился в театральном кружке. Я очень много занимался творчеством и очень много рефлексировал по поводу окружающего пространства. Вообще, Новомичуринск, на самом деле, дал мне практически полностью основу понимания жизни, потому что это маленький рабочий поселок, в котором, с одной стороны, сконцентрированы все проблемы 90-х: это и отсутствие денег, и жуткое разделение между богатыми и бедными. У нас даже было понятие «поле чудес», где селились отдельно богатые, а весь остальной город жил в продуваемых ветрами пятиэтажках. Бандитизм, рядом электростанция, достаточно богатые предприятия с огромным количеством дочерних предприятий.
Короче говоря, я видел в очень компактной модели всю эту пресловутую, описанную много раз в литературе и в кино русскую жизнь. Причем в концентрированном виде. И в то же время было очень тепло и хорошо, временами даже прекрасно, потому что там невероятная природа, там бесконечные поля и степи, и небо. Для меня 90-е — это мои личные 90-е. Я видел тут краем глаза срач по поводу «Лихих» (что сериал неправдоподобный. — GALA). Да, продюсер мог написать всё что угодно по мотивам воспоминаний, и, возможно, это тоже небезосновательно, но я снимал своё кино про свои ощущения от 90-х. И даже при этом всё равно моя личная жизнь отличалась очень сильно. Я бы не сказал, что это было что-то сугубо социальное, связанное с капустой, только с голодом или с бандитизмом. Нет. Там была и первая любовь, и первые стихи, и первые ошибки, и первая вера в себя как художника. То есть там много чего было интересного, классного. Я благодарен этой эпохе. Она очень яркая. Я это уже много раз говорил. Но она, конечно, с другой стороны, была очень жестокая. Потому что это время того, когда выживали только сильнейшие. Оно, наверное, и сейчас так, и вообще так в природе. Но есть определенные моменты во времени, когда это всё обостряется и становится просто животным и пещерным.
— Вы в те годы начали увлекаться поэзией, рассказами, была даже музыкальная школа. Как думаете, увлечение творчеством спасло вас от серьезного погружения в криминальный мир?
— У меня было интервью, и кто-то сказал: «Вот про вас говорили, что вы помогали криминальной группировке». Господи, это как в «Тридцать три» (фильм Георгия Данелии. — GALA): вчера вырвали человеку зуб с двумя головками и одним корнем, а завтра уже сказали, что он инопланетянин, понимаете? И прилетел с Марса. Я изначально был гуманитарий. И учителям, и родителям сразу было понятно, что куда-то в творчество меня понесет. Поэтому я не то чтобы не про криминал. Нет, я это видел. Я же работал диджеем. Я видел все эти драки, и какие-то стрелки, и решалово. Но я не то что в этом не участвовал, а я был очень сильно далек от этого.
То есть я занимался творчеством, рефлексией. Мне легче было взять тетрадь и выйти что-то писать, потому что город очень маленький. Выходишь из подъезда – через 50 метров уже поле, река. Сидишь спокойно у моста или еще где-нибудь и что-то сочиняешь, придумываешь. Я никогда в жизни в криминал не лез, потому что для этого нужны определенные качества темперамента. Мне немножко не хватает этой агрессии, такой подворотнической, подростковой, и не хватало всегда. Я достаточно мягкий человек, хотя жизнь все равно заставляет иногда принимать сложные решения. И потому что у меня всегда была альтернатива для эскейпа (выхода. – GALA), у меня всегда был мой внутренний творческий мир, мне его было достаточно, я рисовал комиксы, писал стихи.
Я и сейчас, на самом деле, могу себя занять. Даже если меня в квартиру на месяц посадить, я с ума не сойду. Мне внешний мир нужен ровно настолько, насколько меня обстоятельства заставляют в него выходить. Если надо выйти в магазин за продуктами – я выйду. Надо встретиться с другом – я выйду. Надо сходить даже на дискотеку, в клуб – я выйду. Но если этого нет, я от этого не умру. Ну и как бы у меня не было необходимости. Я же был всегда еще немножко одинокий человек в хорошем смысле. В плане, что мне хватало своего внутреннего мира, поэтому я не особо пытался погрузиться вообще в какие-либо тусовки, тем более в криминальные. Я был всегда особняком. Кем, собственно, и остаюсь сейчас. Таким в некоторым смысле аутсайдером – меня это устраивает. У меня нет энергии и сил на большие социальные взаимодействия и коммуникации. Но и желания нет.
— Вы попытались поступить в театральное, но не получилось, и пришлось вернуться в родной город. Мне кажется, что на этом моменте большинство бы закончили карьеру, и всё. Как вы переживали этот момент? Что вам помогло не сдаться и снова пробовать?
— Мне было 17-18 лет, когда мы закончили школу, и мне уже было понятно, что мое пребывание в Новомичуринске временное. Когда еще учишься, не особо сильно задумываешься, куда поступишь и поступишь ли. Я уже после девятого класса практически перестал учиться по точным предметам, стало понятно, что я гуманитарий. И пути было два: диск-жокеем, монтировщиком сцены или каким-нибудь аккомпаниатором ДК «Энергетик». Там работали прекрасные люди, и работают, прекрасные тетушки, которые вели разные кружки: вышивание, танцы, хор, все остальное. Замечательная атмосфера, про это можно снять кино. Прекрасное место ДК, я очень благодарен ему. Но все равно это для меня мало. Мало. Когда человек чувствует, что ему мало, тогда он и двигается.
Да, я не поступил на актерский, я и на режиссерский-то не поступил. Но мне было понятно, что поступление – просто вопрос времени. Не получилось в этом году – получится в следующем. Когда приехал Борис Невзоров (советский и российский актер театра и кино. – GALA) со своим концертом, меня как раз не было, и мне сказали, что он приезжал. Видимо, во время какого-то застолья, вечеринки пообещал с барского плеча, что возьмет меня на курс. Я, собственно, воспользовался этим. Я помню, когда просил маму дать мне 500 рублей на дорогу, она сказала: «Куда тебе, 500 рублей на вес золота, а ты хочешь туда опять ехать и промотать эти деньги?» Я пошел, занял где-то эти 500 рублей и поехал. Нет, я всегда понимал и сейчас понимаю, что это был вопрос времени. Я вам скажу вещь циничную, но у меня даже нет большого удивления, что я сейчас нахожусь в том месте, где нахожусь. У меня всегда было внутреннее ощущение, что судьба моя сложится очень непросто, но она не закончится сидением возле синтезатора на ресторанной вечеринке в клубе «Олимп» в городе Новомичуринске [смеется]. Я этот город люблю и уважаю, и много чего, кстати, я сделал для него: посвятил ему «Жить», и «Майора» там снимал. Но все равно я понимал, что я больше, чем все это пространство, и надо двигаться дальше. И вот, собственно, я и двигался.
— У вас случился переход из кадра за кадр (Быков играл в театре. – GALA). Что стало триггером?
— Я готовился поступать на режиссерский факультет. Меня отговорила тетка, старшая сестра моей матери, потому что я был оболтусом, плохо учился в 10−11-м классе. И всем казалось, что да, я, конечно, талантливый (к этому моменту уже какие-то стихи, и песни, и рисунки, и какие-то роли в местном театре были). Но в провинции к этому относятся как к глупости. То есть если ты нормально не учишься, не получаешь пятерки за алгебру, а поешь вместо этого песни, как будто бы ты хлыщ, прохвост. Все могут песни петь и стихи сочинять. Ты попробуй вот уравнение докажи. Ты попробуй в Академию радио поступить, чтобы быть там начальником, замначальником, подначальником котельного цеха № 3. Это присуще периферии, и это абсолютно нормально. Нужен кусок хлеба, мужик должен обладать нормальной профессией.
Сейчас становится понятно, что я зарабатываю больше, чем все мои одноклассники вместе взятые. И то, наверное, они думают: «А, этот Быков опять где-нибудь пролез, что-нибудь проскочил, скотина. Мы-то пахали всю жизнь». Это нормальное отношение, кондовое. Понимаете, как в «Собачьем сердце» у Шарика: «Все взять и поделить. Толчет-толчет воду, немцы, конгресс… взять все и поделить. — Вот именно так я и предполагал. И вы в присутствии двух людей с университетским образованием даете советы космической глупости о том, как все поделить». Но смысл в том, что к этому так и относятся: «ну, прохвост». Немножко увлекся.
Я пытался, писал работы на режиссерское, рисовал комиксы. Я понимал, что мне интересно. Просто я подумал в какой-то момент, что поступить на артиста легче. И поступил на него, но мне всегда педагоги говорили: «режиссерский показ», «очень много от головы», это правда. Я актером не стремился быть. И когда я поступил в Театр Российской Армии, в «Театр Луны», я недолго там пробыл. Мне сразу стало понятно, что это не моя стихия. Хотя я проболтался потом аниматором еще четыре года, прежде чем снять короткометражку. Но снял же и даже не стал учиться, кстати говоря. Я всегда понимал, что, наверное, это будет кино. Другое дело, что я с удовольствием играю какие-то актерские роли. Нечасто, но, скорее всего, в ближайшее время будет гораздо чаще.
— По вашим рассказам, вы накопили денег на первый семестр обучения во ВГИКе на режиссерском факультете. Но передумали и потратили их на съемки короткого метра. Сейчас мы знаем, что вы все сделали правильно. Но в тот момент, расскажите, какие мысли были в голове? Насколько было страшно принимать такое решение?
— Ой, ну, знаете, тяжело остаться аниматором навсегда. Моя жизнь, она все-таки по принципу «дошел до дна, а снизу постучались». Но я не сильно верю в героизм. В моем случае все большие, ключевые события, прыжки в бездну, в омут с головой, были от безысходности. То есть я понимаю, что существуют люди, которые делают геройские, смелые поступки, не докатываясь до дна. Просто потому, что они сильные, волевые. Но в моем случае я всегда делал всё с точки зрения других людей, или какие-то прыжки в бездну, в пустоту, в темноту оттого, что я понимал: а чё сидеть на жопе, лучше все равно не будет. Когда я на пятый год уже работал аниматором, веселил детей, крутил шарики-сосиски. Потом, по-моему, в «Вечернем Урганте» я показывал, как быстро делаю собачку. С одной стороны, это смешно, даже трогательно, но это дурдом: здоровый мужик сидит, вертит шарики-сосиски каким-то непонятным пятилетним детям. Хороший опыт, но жить в этом – можно с ума сойти просто, мне кажется.
Поэтому у меня не было выбора. Это была третья короткометражка. Первые были не очень удачные. Одну куда-то даже посылал. Но в целом понимал, как кино делается. Понимал как зритель, что хочу увидеть на экране от себя. Понимал, что я не лишний человек в кино точно. И поэтому не было сомнения, что это нужно делать. Другое дело, что это было трудно, надо было копить деньги, надо было их потратить, потом смонтировать. Но, честно говоря, у меня никогда не было ощущения «либо пан, либо пропал», «скорее всего, не получится». Да, конечно, это лотерея, это подарок, это невероятное везение в моменте – когда тебя приглашают на фестиваль, дают главную премию. Тут вопрос больше про то, почему именно сейчас? Я предполагал, что это произойдет через год, два, три, и я все равно доберусь до кино. Всегда чувствовал себя талантливым человеком. Понимал со стороны, что я не бездарь.
Недавно в Московской школе кино пытался преподавать – и сразу охладел к педагогической профессии. Я говорю, что надо написать сценарий за месяц, а они отвечают: «Ну, я, может, через два месяца напишу, а может, через три и не знаю, как монтировать». Эти бесконечные тягомотные сомнения, какая-то рефлексия... это тоже мне свойственно в жизни. Но в творчестве я очень быстро принимаю решения и всегда понимал, что я человек одаренный. Впечатление, что мне повезло, я, конечно, тоже получал. Помню, когда мне вручали на «Кинотавре» главный приз за короткометражку, подошел Александр Митта (советский режиссер. – GALA) и сказал: «Вам сейчас дадут». Мне? С какой стати вообще? Кто я есть и звать меня никак. Было ощущение, что показывали мой фильм и никто не хлопал. Я думал: «Ну все, наверное, я провалился». А потом, оказывается, это просто было молчание из уважения. Но в целом все равно я понимал, что я двигаюсь по какой-то дороге, которой невозможно не двигаться, потому что у меня другого выбора не было. Я думаю, что это внутреннее ощущение ключевое, главное.
— Вы один из самых ярких примеров режиссера без образования. Как вы считаете, нужно учиться на режиссера или достаточно этого ощущения?
— Глобально, с точки зрения доступа к информации, вообще сейчас ничему не нужно учиться. Вы поймите, академическое образование – оно ведь было важно тогда, когда нужно было за информацией идти в институтскую библиотеку, понимаете? Вы должны были получить определенную книгу. Я сейчас утрирую. Понятно, что системное академическое образование все-таки зависит от педагога. Это и атмосфера, и стены. Я, кстати, не жалею, что я из ГИТИСа перевелся во ВГИК, потому что я понимал, что задержусь именно в киношной среде, это тоже имеет значение. Конечно, у меня нет официального режиссерского образования, но глобально я считаюсь вгиковцем.
При отсутствии возможности учиться за большие деньги в кинематографическом вузе практически не имеет смысла стараться залезать в долги, продавать квартиры. Даже вот то самое пресловутое зарабатывание связей, которое как будто помогает в результате обучения, и это уже не имеет значения. Я классический пример того, как пришел со своим диском «Начальника» в отборочную комиссию «Кинотавра». Меня не знал никто, я пришел, сказал: «Вот мой фильм, посмотрите» – и добросовестные отборщики конкурса «Кинотавр» посмотрели. Вот, пожалуйста, без всяких связей я попадаю на конкурс. Я классический пример того, что, в принципе, можно и не учиться. Вернее, учиться нужно, в смысле самому, самостоятельно, но академическое образование не имеет практически никакого смысла, если ты действительно хочешь быть режиссером, и это хорошо.
— Режиссеров обычно знают не по фамилиям, а по фильмам – это известный факт. В одном интервью вы сказали, что чуть ли не задушить хотите человека, когда вас благодарят за фильма «Дурак». Но мы не раз наблюдали со стороны, что, когда людям нужно объяснить, кто такой Быков, они вспоминают именно этом фильм. Если бы вы могли выбрать другой фильм, с которым вас будут ассоциировать люди, каким бы он был?
— Ну сейчас, по крайней мере, точно «Майор». Я думаю, что все-таки глобально я прихожу к тому, что это был волевой, творческий, художественный поступок. Потому что как раз «Майора» я снимал примерно так же, как «Начальника». У меня было падение после первой дебютной картины «Жить», которую не приняли ни на «Кинотавре», ни в сообществе, ни в фестивальной среде. Условно тот карт-бланш и тот кредит доверия, который мне дали после «Начальника», как будто бы на первой дебютной картине не оправдался. И я потратил собственные деньги, я убедил Алексея Учителя (Российский режиссёр и продюсер. — GALA) помочь мне с финансированием. И эта работа снята на фотоаппарат без света, с огромным количеством усилий, очень маленькой группой единомышленников, но результат – кинематографический.
Я, даже делая шаг в сторону, объективно считаю, что «Майор» – одна из самых выдающихся картин, именно полнометражных. Если бы я не имел к ней отношения, я бы ее точно выделил среди многих других. Я считаю, что меня, конечно, нужно пока ассоциировать с этой картиной. «Дурак» — это так же, как у Крыжовникова «Слово пацана», мне кажется. Есть еще мегапопулярное «Горько». А есть «Звоните Ди Каприо», который я обожаю, смотрел много раз. Считаю, что это выдающаяся, сложнейшая сериальная работа. И Крыжовников у меня больше ассоциируется с ней, потому что она драматичнее, трагичнее, сложнее. Может, менее популярная, но гораздо больше насыщенная перипетийными коллизиями. Я нормально отношусь к тому, что «Дурак» – притча во языцех. Это то, что нужно простому зрителю. Нужен герой. Герой идет спасать людей под музыку Цоя, жертвует собой. Хотя в «Дураке», как мне кажется, есть гораздо больше сложных вещей, чем их видят. Но глобально видят только это. Я к этому нормально отношусь. А задушить — это, конечно, фигура речи, в том смысле, что… Вы знаете, даже если бы меня за «Майора» благодарили постоянно, я бы тоже задушил, потому что это просто чисто технически надоедает. Вот и всё.
— Но вы все-таки ещё и актёр и снимались во многих своих картинах.
— В двух. Я снимался в «Стороже», в своей крайней авторской работе, и снимался в «Майоре», да.
— И в коммерческих тоже периодически.
— Заставляют. Я не хотел сниматься в «Методе», я не хотел сниматься в «Спящих», я, ей богу, не хотел сниматься в «Лихих», но во втором сезоне у меня все-таки будет роль. Просто продюсер говорит: ну ты же артист, ну вот сыграй хотя бы какую-то открыточку. Ну ладно.
— В фильме «Сторож» вообще главная роль. Это актерские амбиции или «хочешь сделать хорошо – сделай сам»?
— Ну, в «Стороже» я всё-таки был вынужден заменить артиста Кирилла Пирогова. Это уже достаточно известный факт. У нас не срослось. И не было времени выбирать нового героя, и продюсер предложил мне сыграть самому. Притом что я до сих пор жалею, что я сам сыграл, потому что мне кажется, все-таки там должен был быть другой человек, но так вышло. В «Заводе», в «Дураке», в «Жить», вот сейчас в «Вершине» – я не стремлюсь играть у себя в авторских картинах. Прежде всего потому, что не всегда подхожу, есть много других хороших артистов. Но я глобально не исключаю, что к этому все-таки вернусь в следующих картинах. Не исключаю.
— А насколько тяжело вообще играть главную роль в своем же фильме? Всегда поражало это. Вы бегаете к плейбэку после каждой сцены?
— Ну, технически это сложно, потому что я должен бегать к плейбэку, смотреть дубли. Чаще всего я смотрю просто дубль в режиме онлайн. Мне его не надо пересматривать. У меня нет этого классического «смотрим дубль и утверждаем, идем ли обратно». Я сразу принимаю решение, будет ли дубль или все уже снято. А когда ты снимаешь себя самого, ты и сыграл, и побежал, посмотрел, еще и посомневался. Наверное, главное правило, когда ты снимаешь себя, – поработать до съемочного процесса, чтобы отстраненно смотреть на себя на экране. То есть не со специальной лупой, через какую-то специальную призму, а постараться на себя взглянуть просто как на персонажа. И, как ни странно, не пытаться сыграть большое количество дублей, чтобы было досконально хорошо.
Я вот в «Майоре» так работал. У меня же там был артист на роль Коршунова, но он отказался, и я сказал Денису (Шведову, актеру. – GALA): «Слушай, у меня нет возможности сейчас кого-то еще искать, ты не против, если я сыграю?», он был не против. И я на себя практически не смотрел в плейбэк. То есть я, условно говоря, играл, понимал, что я играю правильно. Спрашивал у оператора: «По свету правильно? — Да. — В точку встал? — Да», и даже не смотрел в плейбэк, и потом это сложилось. И я очень люблю артистов, которые не смотрят в плейбэк.
— Ваш фильм «Хозяин», повествующий о конфликте человека с властью, который вы сделали с Hype Film, в 2023 году показывали на иностранных фестивалях. И вот прошло уже столько времени, а фильма в прокате так и нет, его нельзя нигде посмотреть. Он не выходит по политическим соображениям, правильно понимаю?
— Я не знаю. Думаю, что он не выходит по околополитическим причинам. Потому что кинокомпания «Хайп» в своем основном составе ушла из России. И, по-моему, если я не ошибаюсь, это все-таки связано с позицией именно продюсеров, где они живут. Потому что «Хайп», по крайней мере Илья Стюарт (продюсер, основатель компании «Хайп». – GALA), точно живет уже не в России. Я не думаю, что претензии к самой картине могут быть какие-то объективные. Она достаточно актуальная в смысле отношения человека и системы, даже не власти, а именно системы. Но там нет ничего крамольного, это классическое русское литературное…
Вот сейчас вышел «Пушкин» (речь о фильме «Пророк. История Александра Пушкина». – GALA ) с Юрой Борисовым, там гораздо больше как будто бы опасной крамолы. Понятное дело, что это все-таки XIX век, но там все это считывается. То есть как бы Пушкин против системы, в ссылку. Декабристы, Николай I. Пожалуйста, все выходит под лейблом «Тритэ» Никиты Сергеевича Михалкова. Такое ощущение, что запрета на эту тему «отношения художника или простого человека и системы» – ее нет. Поэтому, наверное, дело в том, что «Хайп» больше не в России. Хотя пожалуйста – Юра Борисов и здесь работает, и там. И на «Оскар» выдвигается, и все в порядке. И как будто бы ни у кого к нему претензий нет. Ни у тех, кто уехал, ни у тех, кто остался.
Мне кажется, все-таки это связано с социальным положением продюсеров этой картины. Наверное, какие-то вопросы есть к ним, может быть, они не могут получить удостоверение национального фильма. Да, действительно, картина ездит по каким-то, ну скажем, не сильно значительным, но заметным фестивалям. Помимо «Хайпа» есть еще мексиканские и французские продюсеры, и, наверное, она там получит в какой-то момент ограниченный прокат, потом выйдет в тираж на какой-нибудь платформе. А потом попадет в торрент и дальше уже будет посмотрена здесь. Это не единственная картина, которая лежит на полке. Есть еще «Декабрь» у Клима Шипенко, «Нуучча» у Владимира Мункуева. Мне трудно сказать, я не понимаю, что в ней уж такого крамольного. Мне кажется, этот вопрос надо задавать все-таки продюсерам, в частности Илье Стюарту.
— Вы говорите, как будто бы уже смирились с этим. Как режиссер вы не переживаете?
— Ну, мне 44 года. Молодой человек, ну а что вы от меня хотите. По мне столько раз уже жизнь бульдозером проехала. Я для себя уяснил только одну единственную вещь — человек должен оставаться живым, здоровым и в комфорте. В том смысле что стремиться к этому. А все, что его разрушает, убивает, – это непродуктивно. То есть да, твою картину не выпускают по каким-то причинам, какие-то недопонимания у продюсеров. Но я-то свое дело сделал, я картину видел, она не стыдная. В каком-то виде однажды она к зрителю попадет, раз уже попала на четвертый фестиваль. Хотя, надо заметить, вы, например, упоминали «Мастера и Маргариту», которая выходила здесь, и практически вся релокационная публика о ней говорила. А о фильме «Хозяин», несмотря на то, что она была в Женеве, в Мадриде, в Белграде, вот сейчас будет в Нормандии, никто не говорит. Там (за границей. – GALA), где замечательные наши критики, киноманы, я не слышу никого. Я как раз очень скептически отношусь ко всем политическим окрасам, начиная уже со «Спящих». Когда хочется кого-то в какое-то политическое стойло поставить. Ведь художник не должен быть ни за какую партию. По крайней мере имеет право не быть ни справа, ни слева. Он не политик. Художник — человек, который изображает реальность, насколько это возможно, объективно и честно. Поэтому к самой картине, мне кажется, претензий быть не может. А что уж там не сложилось у продюсеров и с кем у них не сложилось, это вопрос к ним. Они несут ответственность за то, чтобы картина выходила или не выходила.
— Почему у всех ваших проектов название состоит из одного слова? Это вряд ли случайность.
— А зачем два слова [смеется]? Смотрите, можно ведь сказать «женщина, которая меня любит, потому что она меня родила». Но, наверное, проще сказать «мама». Или, например, «девушку, которую я люблю, потому что она любит меня в ответ». Можно назвать «моя девушка». Я просто не понимаю, зачем нужно два слова, когда можно одно. Есть игра слов. Например, вот замечательный фильм моей юности «Не грози Южному централу, попивая сок у себя в квартале». Но в этом какая-то игра слов. Есть другая игра, «Список Шиндлера». Невозможно просто сказать «Список», потому что непонятно, чей он. Невозможно просто сказать «Шиндлера», потому что непонятно, что это список. Но я в своих картинах пока не вижу необходимости называть их двумя словами, потому что фильм «Завод» — он про завод. И в то же время этот завод, в смысле завели людей. Ну то есть завод он чисто орфоэпически выражает. «Сторож» — фильм про сторожа, который что-то охраняет. «Майор» — фильм про майора, который сбил ребенка. «Дурак» — фильм про дурака, который бегает и орет, что всё пропало. Зачем два слова? Я не понимаю [смеется — и мы вместе с ним].
— В одном интервью вы сказали, что музыкально выверяете диалоги. А как это происходит?
— Я имею в виду, что я пишу диалоги так, чтобы это была мелодическая речь. В этом смысле я старой закалки. Не очень понимаю так называемое «органическое существование» артиста. И это касается не только диалогов. Я не очень люблю, когда люди не держат мизансцену, когда они импровизационно нарушают рисунок, не стоят в точке, качаются, маются, говорят междометиями: что, как, ну, это, ну, что, короче, все. Нет, может быть такая фактура речи у отдельно взятого персонажа, но в целом мне кажется, что художественно это все-таки выжимка из реальности. Когда мне говорят: «Ничего не играй», я начинаю потеть. Мне вообще кажется, что надо играть, надо играть выразительно, как Дэниел Дэй-Льюис, как Аль Пачино, например, как Евгений Урбанский, Олег Борисов. Играть в смысле делать в художественном пространстве те смыслы, про которые ты рассказываешь. Я не очень люблю новомодные «ничего не играй», «давай как в жизни». Как в жизни – очень скучно, честно. Бывает страшно смотреть на то, как в жизни. И это не значит, что страшно в прямом смысле, а что это страшно неприятно, страшно пошло. Из жизни надо делать художественную выжимку. Тогда это художественное кино. В противном случае я не понимаю, зачем это делать.
— Не раз упоминали, что ваш основной зритель — это зритель в интернете. И сейчас большой взлет сериальной индустрии. Вы как человек, который уже сделал несколько таких популярных проектов, думаю, это прекрасно понимаете. А у вас не было мыслей сделать авторский сериал для какой-то платформы?
— Есть мысли. Я на самом деле запускаю свой небольшой «свечной заводик» (выражение из «Двенадцати стульев»: отец Федор мечтал приобрести такой бизнес с «пассивным доходом». – GALA). Я ведь делал картину «Завод» на собственном продакшне. То есть формально, де-юре, это был заказ кинокомпании Yellow, Black and White. А вот мое ООО «Кода», моя кинокомпания делала фильм «Завод». Я действительно хочу сделать мини-сериал в ближайшее время. Не для платформы. Я думаю, что буду снимать самостоятельно, привлекая нужные мне ресурсы, возможно, даже буду сниматься. И пока сериал не будет полностью сделан, не продавать никакой платформе, потому что дальше, возможно, я и продам права на показ или на релиз, но я не хочу участия вообще никого в процессе создания. Потом я надеюсь, что конечный результат получит свое удостоверение национального фильма, пройдет все необходимые процедуры. Но в целом, да, есть такая задумка сделать авторский сериал, а потом уже посмотрим, какая платформа захочет его показать.
— Мне кажется, форма авторских сериалов сейчас востребована как никогда, если сравнивать с авторскими фильмами.
— Ну, я не знаю пока примера в чистом виде авторского сериала. Есть какие-то очень талантливые люди, которые делают сериалы, да. Но там большое значение и большое участие принимают платформы, продакшн-продюсеры, креативные продюсеры, шоу-раннеры. Нет, хочется сделать что-то очень обособленное, чтобы в этом участвовала только моя голова.
— Вы цитировали критика, который сказал, что Юрий Быков делает фильмы топором. Как вы считаете, это изменилось сейчас или изменится когда-нибудь?
— Ну, во-первых, так считает этот критик. Просто очень хлесткая, красивая фраза, я люблю художественную речь. Наверное, моему темпераменту свойственны какие-то остро-контрастные коллизии, отношения, драматургические и режиссерские ходы. В каком-то смысле да, я делаю топором, мне очень хочется делать наотмашь, ярко. Я не люблю так называемых рашпильных, напильнических тонкостей. Когда что-то там полтора миллиметра влево, полтора вправо, что-то вроде изменилось, но вроде и ничего. Просто не мой темперамент, мне это неинтересно.
— В 2024 году бомбанул сериал «Слово пацана» (интервью Льва Зулькарнаева можно прочитать тут). Это была какая-то болезнь – о нем говорили вообще все, до тошноты. Сейчас, конечно, все об этом забыли. Но в то время у вас была какая-то профессиональная зависть, обида на то, что не вы сняли подобный проект? Или на то, что ваши работы настолько не гремят везде?
— А вы слышали анекдот про Квентина Тарантино, да?
— Расскажите.
— «Вы знаете, что про вас сказали, что вы ничего лучше «Криминального чтива» не сняли?» — «А кто снял?» Да, у меня есть две знаковые картины «Майор» и «Дурак». «Слово пацана» — замечательно. Просто я боюсь, что сериал в принципе не может быть долгосрочным с точки зрения… Ну, взять «Бригаду», помните сериал? Пересматриваете? Шлейф остался, в хорошем смысле. Все помнят, что это был нашумевший сериал. Но пересматривать? Не уверен. «Ликвидация» – прекрасный сериал. Что там было после четвертой серии, не сильно помню. Если мы говорим про тщеславие, сериалы не обладают долговечностью с точки зрения желания пересмотра. А фильмы обладают. Вот фильм «Семь» будут пересматривать, фильм «Летят журавли», «Баллада о солдате» будут пересматривать. И поэтому я просто понимаю, что я создал какие-то хрестоматийные вещи именно в широкоэкранном масштабном кино.
Да, при всем уважении и моей бесконечной любви к Андрею Першину, все-таки прям большим событием в его жизни так и осталось «Горько». С моей точки зрения, «Звоните Ди Каприо» — шикарный, великолепный, сложный сериал, но это сериал, его надо долго смотреть. Если бы это была полнометражная картина, возможно, она бы осталась чуть более заметной с точки зрения зрительского внимания. А «Слово пацана» — безусловный хит. Такого хита еще очень долго не будет. Вот сейчас говорят «Ландыши» какой-то хит. Я просто смотрел на пилоте, мне кажется, там труба пониже, темп пожиже. А смысле, что это чуть более заурядно, потому что Андрей все-таки большой драматург и режиссер. Допустим, мои сериалы «Лихие» или «Метод». «Метод» вспоминают как хрестоматийный сериал, который поменял индустрию с точки зрения смыслов, эстетики и всего остального. Но это сериал. Пересматривать его? Какая-то ниша в этом смысле занята, какая-то галочка поставлена, но пересматривать я лично буду только фильм, а сериалы не буду. Я вот даже Breaking Bad («Во все тяжкие») никак не могу досмотреть. Уже, не знаю, восьмой год подряд я пытаюсь по полсерии, никак не досмотрю до конца [смеется].
— Кстати, еще заметил, что вы чуть ли не во всех интервью упоминаете Финчера, особенно его фильм «Семь». Можно узнать ваш обновленный список любимых режиссеров?
— Понимаете, я уже перешел все-таки от любви к конкретным режиссерам к любви к фильмам. Мне раньше нравились режиссеры потому, что был целый перечень фильмов, которые у этого режиссера нравятся. Сейчас все-таки это превратилось в любовь к конкретным фильмам. Вот я недавно пересматривал «Апокалипсис сегодня», и мне уже эта картина показалась вяло стоящей на ногах, хотя ее снял целый Фрэнсис Форд Коппола – автор «Крестного отца». Но вот, например, «Дракула» Копполы – классный, хлесткий, интересный. То есть спустя время отношение меняется. К Финчеру у меня поменялось отношение. Мне все-таки кажется, что реклама его победила. Потому что его последние картины, особенно «Убийца», – это чисто рекламный ролик. Это чистое изображение. Очень все технично, очень все безжизненно технично. И это, к сожалению, над ним победило. Я вообще очень скептически отношусь к людям, которые занимаются рекламой и клипами. С точки зрения того, могут ли они снять большое кино. Но Финчер мог когда-то. Сейчас уже, к сожалению, видимо, все. Все предсказуемо.
Но у меня есть новые «новоиспеченные». Я очень люблю Дени Вильнёва. Мне кажется, он очень талантливый режиссер. Опять же, во что он вырастет? «Дюна» очень занимательна. Визуалист он прекрасный, но все-таки первые работы – «Пленница» и «Сикарио» («Убийца») – с режиссерской точки зрения были сильнее. Вот я, например, почему люблю смотреть Финчера – потому что он просто учебник режиссуры «Как делать». Но не все фильмы, которые являются учебником режиссуры, полноценны. То есть Фрэнк Дарабонт, который не то что сильно выдающийся режиссер, снял «Побег из Шоушенка» – картину, которая наполнена каким-то духом. Вот дух картины — это гораздо важнее, чем режиссура. Мастерство очень важно. Почему я говорю, что авторское важнее, чем ремесленное? Потому что когда в картине есть дух, возникает большое, настоящее кино, как «Семь», «Бойцовский клуб», «Баллада о солдате» или, например, тот же самый «Сталкер» Андрея Тарковского, или «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа. Дух. Понимаете, у того же самого Германа «Арканарская резня» (авторское название фильма, который в итоге вышел в прокат под названием «Трудно быть Богом». – GALA) – невероятная режиссура с точки зрения детальности. Смотреть невозможно, но видна рука мастера.
Я к тому, что дух, он не всегда снисходит, не всегда. Иногда можно сделать что-то очень незатейливое, но это будет большое кино, как, допустим, «Маленькая мисс Счастье». А иногда ты делаешь невероятные усилия, все продумываешь, и получается «Ностальгия» Тарковского, которую смотреть невозможно. Я не очень верю в режиссуру людей, которые занимаются рекламой и клипами, потому что они очень сильно коммерциализированы. Дай бог им здоровья, тому же Феликсу Умарову (интервью с Феликсом читайте тут), который снял «Пророк», очень занятную картину, мне кажется. Приход к настоящей картине-режиссуре, вот с этим самым духом, – это всё-таки серьёзная работа по отхождению от рекламных, клиповых, коммерческих стандартов. Это очень важно.
— Вам понравился «Пророк» (рецензию на фильм можно прочитать тут)?
— В целом — да. То есть я написал Петру Анурову (продюсеру фильма «Пророк. История Александра Пушкина». – GALA), что у нас теперь есть свой Баз Лурман (режиссер фильмов «Великий Гэтсби», «Мулен Руж». – GALA). Я думаю, что там очень спорная ставка именно на музыкальные номера в виде рэпа. Как будто бы тот самый Баз Лурман делал ставку на номера мелодические, особенно в «Мулен Руж», то же самое Валерий Тодоровский делал в «Стилягах». Я говорю про прием, когда знаменитые песни, которые у всех на слуху, ассоциируются с сюжетом картины. Там (в фильме «Пророк. История Александра Пушкина». – GALA) рэп, часто на стихи. Поэзия, мне кажется, дело отдельное. Это очень рискованный ход. А с точки зрения визуальной, постановочной истории – у этого парня точно есть потенциал, посмотрим, как он будет развиваться.
— Вы как раз работали с «Хайп», с Ильей Стюартом, которые в том числе активно продвигают концепцию авторско-коммерческого кинематографа, арт-мейнстрим. Вы вообще верите, что это можно скрестить, и что это может получиться?
— Нет, не верю. Есть такая знаменитая пословица «и рыбку съесть, и…» Я не думаю. Ну, во-первых, в самой постановке задачи есть как бы ловушка, есть лукавство, потому что авторское должно быть освобождено. Почему я говорю, что сейчас хочу сделать авторский фильм, сериал на своем «свечном заводике», чтобы в нем никто не участвовал? Потому что это в чистом виде будет эксперимент, смогу ли я вернуться к истокам своего авторского кино – с «Начальника», «Жить». Когда меня не интересовало внимание, не интересовала никакая реакция публики и индустрии. Как это было в «Майоре». Меня не интересовали никакие потребительские вещи: как сложится, кто это будет смотреть, сколько я заработаю денег и так далее. Другое дело, что я буду стараться делать максимально дешево, не в смысле «на коленке». Просто будет выбран сюжет, будут выбраны обстоятельства минимальные по затратам. Но будет очень много смысла и хорошей актёрской игры, надеюсь.
Тот же самый «Майор» – это очень недорогая картина. И сколько бы она ни собрала потом в прокате, в интернете или при продажах, она уже в плюсе в любом случае. Потому что была сделана очень дешево. Авторская задача – сделать максимально независимое, ни от какой реакции: публики, критики, индустрии – кино. А когда ты смотришь коммерческое кино, небезосновательно видишь, что все составляющие направлены на привлечение максимального внимания зрителя. Это две разные задачи. Иногда совпадает, но не думаю, что так называемые арт-мейнстрим-режиссеры, как Оливер Стоун, Финчер, Стивен Спилберг, которые действительно делают занимательное, авторское, успешное кино, думают о зрителе. Просто люди умеют снимать кино так, чтобы оно было интересно широкой публике. А есть люди, которые делают то, что неинтересно широкой публике. Но первоначально это авторство, и авторство не зависит от реакции.
Соответственно, мне кажется, что это глобально та самая попытка сидеть на двух стульях. Ну, конечно, хочется и зарабатывать, и работать с интересными людьми, и в то же время получать прибыль. Понимаете, любая всерьез авторская картина, во-первых, это почти всегда 18+. Что тут можно заработать? Не представляю себе. Именно на широком экране. Заработать можно имидж, заработать можно репутацию, заработать можно какие-то другие дивиденды. Но деньги всё-таки зарабатываются тогда, когда ты, как говорил мой друг, «продаёшь носки и помидоры». То есть делаешь какие-то очень простые вещи. Вот тогда ты зарабатываешь деньги.
— Мне нравится, как вы всегда рассказываете про авторское кино.
— Да, да. Понимаете, это вечная проблема продюсеров. В авторском даже и продюсер-то не всегда имеет значение, то есть ему иногда неловко и непонятно, что делать. Потому что в коммерческом кино это огромное усилие продюсера, и даже в моменте создания картины: как это должно быть снято, чтобы понравилось, фокус группы и так далее. Потом это огромная рекламная дистанция: как продать, кому, что. А в авторском… Ну вот я снимаю, например, по Андрею Платонову (писатель, поэт. — GALA) что-нибудь. Кто такой Платонов? Кому он нужен? Что это за дом у реки, где ничего не происходит? Ну конечно, задачи разные: у авторского кино задачи смысловые, а у коммерческого — деньги. Поэтому это разнонаправленные вещи.
— Вы сильно изменились за последнее время – говорили, что ушел максимализм, что вы принимаете жизнь такой, какая она есть. Со стороны появилось даже ощущение, что Юрию Быкову немного скучно в реальном мире, что он от него устал. Насколько оно правдиво?
— Великий Пушкин когда-то написал: «Давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальную трудов и чистых нег». То есть Пушкин осознает ближе к 30 годам, что жизнь ему достаточно ясна во всех своих основополагающих вещах, но при этом он замыслил побег в труды. Я ощущаю сейчас невероятное счастье от того, что я понимаю, что такое жизнь, как она устроена. Я понимаю свой инструментарий, слава тебе, господи, немалый и немаловажный. Я понимаю, как взаимодействовать с жизнью, чтобы мне было комфортно, и в то же время, чтобы я был эффективным. И это невероятное счастье. То есть я, конечно, успокоился, но вы поймите, ведь непокой — это не только продуктивный непокой. Непокой чаще всего — это «Я не знаю, что делать, и бьюсь головой о стенку», «Я не знаю, как быть с этой женщиной, и я причиняю ей боль и себе», «Я не знаю, как быть с этой картиной, с этим фильмом, и я причиняю мучения себе и тем, кто его делает», «Я не знаю, я не знаю, я не знаю, и мучение, мучение, мучение». Вот ведь чаще всего что такое непокой.
А сейчас я понимаю, что мне нужно, чего мне не нужно. Это не означает, что я не хочу ничего делать. Но это означает, что я пришел в состояние, в ситуацию, когда мне не нужно страдать. А мы забываем, что страдания — это не цель, это всего лишь побочное действие процессов, когда ты не понимаешь, как себя ведешь. Ведь поймите, вот вы, например, выступаете в драку, если вы там, например, профессиональный боксер, для вас драка страданием не является. А если вы не профессиональный боксер, а выступаете в драку с каким-то тяжеловесом, с человеком гораздо сильнее, у вас сплошные мучения. Вы никакого урона ему нанести не можете, он вас бьет, вы падаете, стараетесь сопротивляться, он все равно вас бьет. То есть отсутствие инструментов и знания – это мучение не как цель, а как побочное действие процесса, в котором у вас просто нет инструмента. Может быть, в эту драку даже бы не вступили, если бы знали, что она не нужна. Я сейчас все-таки наконец заслужил за 44 года право общаться с окружающим миром максимально для меня комфортно. Не испытывать лишних угрызений совести, чувства вины, рефлексии.
Это только кажется, что человек творит только тогда, когда он страдающий, как Есенин. Ну господи, Есенин невероятно мучился. Бывает, что у человека и страдания что-то рождают, но в целом желание жить — это желание здравое. Желание жить и работать — это желание все-таки человека, который стоит на двух ногах, который чувствует себя хорошо, который хочет вставать с утра и жить эту жизнь. А если вы встаете с утра разбитый, с бодуна, с суицидальными мыслями, ну, господи, может быть, и можно родить какие-то стихи в этот момент. Но чёрт бы с этими стихами. Потому что мне кажется, что есть большое количество примеров, когда люди работали вопреки боли. Например, как Курт Кобейн и Джим Моррисон. А есть и замечательные люди, которые работали в прекрасном расположении духа, как Антон Чехов, как Ильф и Петров, как Михаил Зощенко. То есть бывает по-разному. Но страдания не есть основа, необходимая для создания произведения искусства. Страдания всего лишь препятствия тому, чтобы нормально жить. А художник – это человек, которого интересует жизнь, который хочет жить, ее познавать, что-то рассказывать другим. И мне кажется, что когда ты от бессилия, от страдания и боли не можешь даже разговаривать, то что ты можешь сказать? Поэтому нет. Я изменился, и слава богу, я очень много положил на алтарь этих изменений. И здоровья, и сил, и нервов. И больше не хочу.
— Юрий Быков сегодня – какой он?
— [Задумался] Спокойный.
Популярное
Юрий Быков: «Я создал хрестоматийные вещи в кино»
Поговорили с одним из главных российских режиссеров про продолжение «Метода», «Лихих» и узнали, что он будет экранизировать роман Толстого «Воскресение».
Самые необычные архитектурные решения в России
Всё, что угодно, только не однотипные многоэтажки!
Мир моды захлестнули трансферы. Чего ждать от глобальной фешен-рокировки
Джонатан Андерсон покинул Loewe, Гвасалия оставил Balenciaga, а Донателла Версаче ушла в амбассадоры. Разбираем самые масштабные перестановки в модных домах за последние недели.
Первые леди на инаугурации: от мемной шляпы Мелании Трамп до легендарной Жаклин
Что надевали жены президентов Америки на самую важную церемонию.