Феликс Умаров: «Мне нравится делать что-то неожиданное»

Феликс Умаров – восходящая звезда российской режиссуры. За свои 30 лет он уже снял сериал «Домашнее поле» с Иваном Янковским, один из главных фильмов 2025 года «Пророк. История Александра Пушкина» с Юрой Борисовым в главной роли, множество клипов для звезд и рекламы для топовых брендов. В интервью для GALA Феликс рассказал, как он впервые захотел стать режиссером, про конфликты во ВГИКе и нюансы съемок мюзикла про главного поэта России.

– Ты захотел стать режиссером в девять лет после посещения кинотеатра. А что за фильм ты посмотрел, и чем он так тебя вдохновил?

– Это был «Гарри Поттер и узник Азкабана» Альфонсо Куарона. Я считаю, что это одна из лучших частей франшизы. Меня очень впечатлил мир, он был на экране очень-очень живым, изобиловал разными событиями. До этого все выглядело как детская сказка, а в третьей части приобрело абсолютно другое значение. Я видел, как взрослеют герои, какие поступки они совершают. И сейчас, с позиции уже взрослого человека, когда я пересматриваю эту картину, понимаю, как много Альфонсо Куарон сумел сделать в этой ленте, как усложнил актерский состав Гарри Олдманом, и как сумел поработать с детьми, которые как раз становились подростками. Это большая, очень крутая работа.

– Ты пошел на подготовительные курсы во ВГИК в 15 лет, и тебе сказали, что ты слишком юн для режиссуры. Как ты воспринял это? Мне кажется, что это может очень сильно ранить подростка.

– Я был довольно активным, хулиганистым подростком, я постоянно попадал в разные передряги, а один из критериев, почему меня не взяли на подготовительные курсы — мне было 15 лет — сказали, что у меня еще мало жизненного опыта. И в этот момент в голову мне пришли все истории, через которые я прошел. Я подумал, что если люди, которые принимают на подготовительные курсы на режиссерский факультет, не могут разглядеть в тебе чего-то уникального, то, скорее, это их промах, чем твое поражение.

– А ты сейчас, будучи уже довольно опытным режиссером, считаешь, что режиссеру обязательно нужен жизненный опыт? Правильно тебе тогда сказали на подготовительных курсах? Как ты считаешь?

– Я считаю, что любая точка зрения, будь то точка зрения маленького ребенка или взрослого, состоявшегося человека, имеет право на существование. И человек, слишком замудренный жизненным опытом, может не воспринимать какие-то вещи, которые способен почувствовать ребенок. Думаю, что у ребенка намного точнее настроены эти чувствительные органы, благодаря которым он может ощущать. Взрослый человек с большим опытом старается проанализировать, ребенок старается почувствовать. В работе режиссера, безусловно, важна и та, и другая сторона. Классно, когда и ребенок, и взрослый могут сочетаться. Тем не менее, жизненный опыт рано или поздно мы получим, но сохранить внутреннего ребенка значительно сложнее. Поэтому, я бы сказал, что очень важно просто быть ребенком, а весь тот жизненный опыт, который необходим, будет постепенно к тебе приходить.

– Ты учился во ВГИКе на операторском факультете. У тебя были мысли тогда стать оператором или всегда знал во время обучения что будешь режиссером?

— Когда я поступил на операторский факультет, я понял, что буду оператором. У меня не было мыслей про режиссуру. До пятого курса я находился в душевном кризисе, потому что замечал, как мои однокурсники-операторы справлялись с задачами значительно лучше. Знаешь, это ощущение, когда вы словно ракеты стоите на старте, и все взлетают вокруг тебя, а ты стоишь на земле, смотришь под ноги и думаешь, «неужели топливо не загрузили?» А потом я осознал, что, возможно, это не мой путь. Если стена не поддается, возможно рядом есть дверь. Конечно, перепридумать жизненный план и сказать «окей, возможно, я не очень хороший оператор, и, может быть, эти пять лет моего образования я двигался не в том направлении, в котором мне бы хотелось» - задача непростая. Но когда ты сталкиваешься с этим кризисом и принимаешь решение сменить направление, твой путь становится значительно проще.

Автор фото: Владлена Зинкова

– Ты рассказывал, что во время обучения были конфликты с преподавателями. На какой почве? Как ты вообще оцениваешь уровень образования во ВГИКе?

– Каждый год мы снимали курсовые работы и старались показать не только свои вкусовые предпочтения, но и раскрыть то, что нам говорили мастера на протяжении этого года. Я снимал одну из первых своих работ на пленку. И когда я пришел на сдачу проекта, мастер начал мне говорить «ну кто так делает свет от окна, что это такое, здесь нет объема». Я ответил «Юрий Анатольевич, я пришел к вам учиться. Я был бы рад, если бы вы пришли в павильон и показали нам, как делать правильно. Я еще ничего не знаю, двигаюсь интуитивно, и мне бы хотелось узнать у вас как можно больше.» Были подобного рода конфликты. Потом я начал понимать, как нужно действовать: тебе самому приходится разбираться, чего бы тебе хотелось, и как достичь результата. В искусстве нет правил. Знания, которые ты получаешь в киновузе – это не только благодаря мастерам, но и благодаря уникальным людям, студентам, которые тебя окружают, у которых ты можешь по крупицам находить что-то новое. Например, монтаж, который, на мой взгляд, у меня получается очень неплохо. Разные нюансы мне подсказывал один из однокурсников, сидя в столовой, жадно поглощая куриную грудку. А мизансценирование я подслушивал на режиссерских мастерских и смотрел, как работают другие студенты, пытаясь разобраться, каковы правила, и как с помощью постановки сцены создавать нужное тебе настроение.

– Некоторые называют тебя больше визуальным режиссером. Ты как к этому относишься?

– У меня есть собственное видение. С самого начала я знаю, как должно выглядеть кино. Возможно, поэтому меня называют визуальным режиссером. Тем не менее, история, драматургия, работа с актером для меня всегда на первом месте. Изображение – всего лишь один из способов передачи эмоции и настроения аудитории. Если ты им владеешь, значит, тебе подвластен еще один инструмент на режиссерском столе.

– Есть визуал, история, работа с актерами, мизансценирование. Что для режиссера главное? Или надо в совокупности рассматривать?

– Для режиссера самое важное – знание драматургии. Если ты знаешь драматургию, эти элементы становятся инструментами для того, чтобы передать историю максимально точно. Наша задача, помимо того, что нужно раскрыть видение, мысли, историю, – дать человеку интертеймент, развлечение, за которым он приходит в кинотеатр. Чтобы человек не заскучал, чтобы он получил новые эмоции, чтобы после просмотра картины у него было что обсудить со своими друзьями и коллегами. Если ты можешь удержать внимание зрителя, дать ему эмоции и создать фундамент для внутреннего диалога, значит тебе удалось создать оригинальную работу. Я никогда не стремился делать супер авторское кино. Я бы хотел делать фильмы для зрителей. Потому что люди имеют для меня огромное значение.

– Ты снял много рекламы и клипов. Насколько тяжело было переходить к работе над сериалом и там более полным метрам после динамичных и быстрых роликов? Это же совершенно другая специфика удержания внимания аудитории.

– Когда делаешь рекламу – ты кондитер, который посыпает все красивой крошкой, подбрасывает какие-то шоколадки в воздух, и маршмеллоу растекается по твоему капкейку. Когда ты делаешь кино, ты сервируешь огромный ужин. Тебе важна и форма подачи, и одежда поваров, какие блюда, какая степень прожарки. То есть значительно больше инструментов. Но само знание того, как ты можешь это все красиво упаковать, дает огромное преимущество. Например, фильм «Анора». Мнения разделились, кто-то говорил, что это не каннский кейс, это просто гротескная комедия. На мой взгляд, в этом и есть гений Шона Бэйкера: он сумел создать подарок, завернул в красивую коробку, а на дно положил искреннее высказывание. И ты открываешь эту коробку, начинаешь радостно вытаскивать конфеты, и докапываешься до самого дна, а там лежит открытка с очень искренним текстом, и тебя это трогает. И если тебе удается создать такой подарок для зрителя, это очень ценно. Просто и понятно — не значит плохо. Я надеюсь, что наша лента — не менее красивый подарок.

– Кстати, а какими из этих работ (клипы и рекламы) ты больше всего гордишься, больше всего любишь? Топ-3.

– Я назову топ-1. Мой авторский ролик, который приняли клиенты, это Reebok «Классика навсегда». Где я заигрываю с классическими произведениями живописи. Для меня это очень ценная работа, поскольку я люблю искусство.

– Сериал «Домашнее поле» был твоим первым большим проектом после клипов, рекламы и сразу с большими звездами – Иван Янковский, Игорь Верник. Тебе тогда было около 26 лет. Случались конфликты на площадке? Сразу ли они доверяли тебе, уважали твое режиссерское видение?

– Слушай, конфликты были. Для того, чтобы уважать режиссерское видение, его вначале нужно обнаружить. И каждый актер всегда притирается к режиссеру. Особенно если у режиссера это первая работа. Мне повезло, что люди, с которыми я работал, были открытыми. Я чувствовал их поддержку.

Автор фото: Владлена Зинкова

– «Пророк» – это мюзикл. Для многих выбор жанра был неожиданным. И как будто столкновение такого пласта русской культуры как Пушкин, с подобным жанром – уже само по себе провокация.

– Мне позвонили с идеей снять мюзикл о жизни Пушкина с референсом бродвейского мюзикла «Гамильтон». Я посмотрел этот мюзикл, мы стали пробовать двигаться в эту сторону. Наши герои говорили стихами. Мы сняли тестовую сцену, и я понял, что это абсолютно чудовищно. Подобные бродвейские мюзиклы – это круто, но наша аудитория довольно проблематично воспринимает подобное, особенно когда ты снимаешь картину про «наше все». Было принято решение уходить от формы мюзикла и переходить в сторону музыкального фильма, где драматические сцены подкрепляются музыкальными аттракционами, вставками. Я считаю, что это было верным решением. Конечно, поначалу, когда зритель начинает смотреть нашу картину, у него возникает отторжение, но это постоянный барьер мюзикла, через который мы проходим. Когда люди начинают петь в фильмах «Отверженные» или «Ла-Ла Ленд», ты невольно задаешься вопросом: «эээ, а что происходит?», а потом с течением времени подключаешься к этой условности, и тебе становится проще воспринимать происходящее.

– В прессе писали, что вы (создатели) вдохновлялись «Гамильтоном» и «Ла-Ла Лендом». Эти фильмы являлись референсами по настроению, по устройству музыкальных номеров или как?

– Поскольку я вышел из рекламы, я ненавидел и до сих пор ненавижу референсы. Я считаю, что они существуют для того, чтобы объяснить людям то, что ты хочешь сделать, на очень конкретных примерах. Они не дают тебе полета фантазии. И «Ла-Ла Ленд» использовался в нашем случае для того, чтобы объяснить коллегам, продюсерам, что такое музыкальный фильм, и в чем его отличие от мюзикла. В картине Шазелла на первый план выходит нарратив, а музыкальные номера работают как вставки. С точки зрения формы «Ла-Ла Ленд» помогал нам показать, в какую сторону хотелось бы двинуться. В поисках правильной тональности я больше ориентировался на фильмы «Ромео + Джульетта» и «Влюбленный Шекспир».

Автор фото: «Централ Партнершип»

– Насколько было страшно приступать к мюзиклу? Потому что в России очень настороженно относятся к такому жанру.

– Когда я снимал сериал «Домашнее поле», мы столкнулись с большими производственными сложностями: весь футбол нам пришлось снимать в павильоне, создавая условную, но не реалистичную игру. Я помню эту уникальную рецензию на «Кинопоиске»: «Отличный сериал, только не для мужчин». Автор рецензии возмущался нереалистичностью самого футбола. Работая над фильмом, я осознал, что уже сделал шаг в сторону условности. Есть люди, которые ее принимают, есть люди, которым это чуждо. Нужно попробовать. Нельзя бояться ошибаться. Только смелость и безрассудство могут помочь создать что-то оригинальное. Нужно двигаться вперед и всегда отдавать себе отчет, что любой твой следующий шаг – это всего лишь путь, и только ты способен его оценить. Поэтому страх был, были сомнения, но именно благодаря страху и сомнениям фильм раскрылся с такой удивительной стороны.

– То есть тебя заводят именно такие «шаги в сторону»?

– Знаешь, мне нравится делать что-то неожиданное. Будучи студентом, я любил спорить. Я постоянно находил обратную точку зрения, и мне было интересно, какие аргументы приводят люди. И даже если я был согласен с какими-то спикерами, мне все равно было интересно поспорить. Я думаю, меня драйвит желание показать людям, что мир вообще может быть разным. Кино – это условность, оно не должно претендовать на документальность. Мы как импрессионисты – стремимся уловить впечатление, но не воспроизвести реальность.

– Пушкина играет Юра Борисов, но он же был не единственным кандидатом. Расскажи, почему именно на нем остановились? И кто еще претендовал на роль?

– Изначально Юра был в приоритете. Эта идея существовала в моем сознании, в сознании продюсера Петра Анурова. Но у Юры было много проектов, он сам еще не понимал, насколько он готов исполнить роль Пушкина. Мы устроили большой кастинг, пробовали разных актеров: и топовых, и ноунеймов. Мы нашли одного очень талантливого парня, для которого это был бы его первый фильм, и мы делали большую ставку на него. Но потом произошло так, что Юра нашел ключик к герою Пушкина: во время проб, мы перестали видеть в нем Юру, а увидели живого Александра Сергеевича. Тогда выбор стал очевиден.

– Надеюсь, этот актер не прочитает это интервью.

– Я считаю его не только замечательным актером, но и своим другом. Я отношусь к нему с огромным уважением и уверен, что мы с ним обязательно поработаем. Но в той ситуации, мне, как режиссеру, необходимо было принять решение не в личных интересах, а в интересах фильма. Я думаю, что сделал правильный выбор.

– Тебе как режиссеру тяжело принимать такие решения?

– Конечно, сложно. Часто ты настолько долго живешь в проекте, что люди, которые тебя окружают в нем, становятся твоими друзьями. Но ты всегда должен держать фокус на результате. Зачастую дружеские отношения ломаются. Но это часть профессии. Если ты понимаешь, что, участник проекта не отвечает параметрам качества, которые ты ожидаешь, тебе приходится искать ему замену. У меня было несколько событий, когда люди мне звонили и говорили, что я очень некрасиво себя повел по отношению к ним, это не по-дружески. Я говорил, что это часть работы, что дружба уходит на второй план. И я очень надеюсь, что люди меня поймут. Такие решения даются непросто.

– Ты писал у себя в телеграм-канале, что тебя сначала не впечатлил Юра. И только позже ты осознал, насколько он вдумчивый, работающий актер. А можешь поподробнее рассказать, из-за чего сложилось такое первое впечатление, и за счет каких моментов оно начало меняться?

– Поначалу, когда Юра еще находился на дистанции, мне было сложно разглядеть в нем  тот уникальный гений, которым он обладает. Но далее, когда мы стали проводить работу над материалом, я увидел, насколько сильно он погружается в историю, насколько усердно он готов работать, и насколько много сил готов вкладывать. Такая выдержка и желание всегда улучшать уже сделанное есть не у всех.

– Вы снимали в уникальных исторических локациях Санкт-Петербурга, в которых до вас никто не снимал. Тяжело было получать разрешения на съемку?

– Про сложности сказать не могу, потому что над этим работала замечательная продюсерская группа и локейшн-менеджеры.

Автор фото: «Централ Партнершип»

– Какая из локаций тебе больше всего понравилась, запомнилась?

– Для меня самым большим значением обладала локация Михайловского, в которой мы снимали последние смены нашей картины. Это была зима, декабрь. Ты видишь имение, в котором жил Пушкин. Буквально в канун этих съемочных дней мы в компании Михаила Хасая, нашего оператора, Юры Борисова и Ильи Виногорского отправились на могилу Пушкина. Это был очень яркий, светлый эпизод в нашей жизни, который навсегда останется в наших сердцах. Очень теплый, полный абсолютной любви и признания гениальному поэту. Когда мы с командой ездили на локации до старта съемок, одной из точек было обязательное посещение Михайловского. Мы еще не знали, что будем снимать именно там, но для нас было важно ощутить это место и сходить на могилу Пушкина. И вот, учитывая, что проект начался с этого места и заканчивался этим местом, это имело очень важное духовное значение.

– А была какая-то локация, с которыми не удалось договориться, хотя очень хотели?

– У нас была возможность снимать в доме на Мойке, есть одна сцена, которая снята непосредственно там. Но как только ты заходишь в любые музейные интерьеры, ты сталкиваешься с большими производственными сложностями: этот стул двигать нельзя, этот стол всегда стоит на этом месте. Перед тобой возникает выбор: либо ты двигаешься в пользу исторического интерьера, либо стараешься воспроизвести исторический интерьер в павильоне. Конечно, в павильоне у тебя значительно больше свободы и с точки зрения производства, больше возможностей.

– Ты рассказывал в своем телеграм-канале, что вы постоянно спорили с продюсером Петром Ануровым из-за всего: кастинг, сценарий, музыка. Потому что вам не все равно, вы бьетесь за лучший вариант. Опиши самый жесткий творческий конфликт.

– Самый жесткий описать вряд ли смогу уже. Меня, если честно, переполняют эмоции благодарности к Пете. Но, например, относительно музыки. Я уделял этому много внимания, и песни рождались под моим пристальным взглядом. И вот ты приносишь Пете два варианта музыки. Тебе нравится один вариант, а Пете другой. Ты понимаешь, что ты с этим смириться не можешь. Говоришь: «Ладно, Петя, сейчас я улучшу тот, который мне нравится, и мы еще раз послушаем оба варианта». Петя был таким фильтром и драйвером, который заставлял делать лучше и лучше, и для меня это очень ценно. Помимо того, что у него хороший вкус, у него замечательная интуиция. Я вообще не могу себе представить людей с такой крутой чуйкой, благодаря которой он может каким-то образом поверить в 26-летнего режиссера и дать ему снять фильм-мюзикл про самого гениального поэта России [улыбается].

– Дантеса в фильме играет французский актер Флориан Дебиендра. Вы сразу решили, что эту роль должен играть француз? И как вы работали с ним на площадке?

– Мы не могли представить, как русский актер будет играть француза. Это как минимум неправда. Когда я кастинговал Флориана, сразу понял, что это тот, кто нам нужен. Когда я показывал кастинг продюсерам, я поставил его последним, чтобы его кандидатура выглядела убедительнее остальных. Продюсеры тоже пришли к выводу, что это именно тот человек, который нам необходим. На площадке Флориан был как рыба в воде. Он словно всегда жил в XIX веке. Более того — он сразу чувствовал себя Дантесом в России. Контекстуально сошлось все: он - француз, который приехал в Россию и получил шанс быстро взойти по карьерной лестнице. Эта параллель с его историческим персонажем дала ему хороший фундамент для понимания собственного героя. А когда актер и герой находятся в схожих обстоятельствах, это в меньшей степени актерская игра, в большей степени жизнь на экране.

– На одном из предпоказов «Пророка» Михалков произнес довольно хвалебную речь. Для тебя это что-то значит?

– Никита Сергеевич – легендарный человек с огромным кинематографическим опытом. В его фильмографии есть абсолютно великолепные картины, некоторые из которых стали классикой. Наша картина — попытка поговорить со зрителем на новом языке. И если этот язык понятен Никите Сергеевичу, и он готов воспринимать картину в таком виде, для меня, конечно, это обладает большой ценностью.

– В последние годы ты очень внимательно следишь за своим стилем: очки с белой оправой, черные ногти, одежда. Работаешь со стилистами?

– Нет, я не пользуюсь услугами стилиста. У меня достаточно компетенции, чтобы самостоятельно все это делать [улыбается]. В какой-то момент я осознал, что твоя внешность – это продолжение твоих идей. Я хорошо разбираюсь в моде, в костюме, умею создавать персонажей на экране, но я никогда не думал, что должен создавать персонажа из самого себя. Я считаю, что за картиной стоят не только идеи, не только актеры, но и автор, который будет принимать на себя ненависть и любовь аудитории. И для того, чтобы было проще идентифицировать автора, необходимо создать своего персонажа и давать его, условно говоря, на растерзание. Мои любимые режиссеры обладают этими персонажами, ты легко вспомнишь образ Линча или Вуди Аллена, ты сразу визуально представляешь этих людей. Я решил, что и мне пора придумать своего «героя».

– Я думаю, у тебя это отлично получается, образ действительно яркий, узнаваемый. Ты, когда вышел к пресс-воллу – я сразу же узнал тебя. Обычно бывает страх первого проекта, но ты говорил, что у тебя боязнь второй картины. Сейчас это прошло? Или после съемок пройдет?

– Ты знаешь, когда я только почувствовал этот страх, это было чуть меньше года назад. Я сложил первую версию монтажа и в целом понял, что кино собирается. В этот момент мне позвонил Петя Ануров со словами, что пора думать про следующий [фильм]. Какие темы тебе бы хотелось воплотить на экране? И я ответил, что очень боюсь. У нас сложилось кино, и я боюсь сделать следующий шаг, как бы он ни привел нас к ошибке... Петр ответил: «Как только этот страх тебя покинет, ты забронзовеешь и станешь плохим режиссером. Поэтому я тебе желаю, чтобы этот страх никогда тебя не покидал. Ни со вторым, ни с третьим, ни с четвертым проектом – ты всегда должен бояться за результат, но всегда при этом делать.» И я считаю, что это абсолютная правда. Страх мой никуда не делся. Конечно, как я уже говорил, не нужно бояться ошибаться. Это всего лишь путь, и это твои шаги. Да, ты можешь потоптаться на месте или сделать шаг вперед, или спуститься на ступень вниз, но это всегда путь, который должен продолжаться.

– Можно назвать это здоровым страхом из-за стремления сделать хороший проект?

– Я не считаю, что мне как автору нужно давать оценку проектам с точки зрения «хороший-плохой». Единственный плохой проект, который можно сделать, это тот, где ты отпускаешь ответственность, мол, в жопу, я больше не буду над этим работать. Тогда это плохой проект, потому что ты не выложился на 100%. Но пока ты выкладываешься, проект априори будет для тебя ценным. Другое дело, насколько обстоятельства, тема и возможности складываются в одну линию, чтобы и удача тебе сопутствовала.

– И финальный вопрос. Если бы перед съемками фильма «Пророк» ты мог задать Пушкину один вопрос и получить ответ, то что бы ты спросил?

– [задумался] Опиши одним словом свою жизнь.

Автор фото: «Централ Партнершип»